Годар и Триер убивают искусством

Сразу два великих режиссера — Жан-Люк Годар и Ларс фон Триер — представили на Каннском фестивале фильмы, обращенные к проблемам теории образа и художественного творчества

87-летний Жан-Люк Годар, 50 лет назад показавший в Каннах своего «Безумного Пьеро», кадр из которого стал афишей фестиваля, предлагает зрителю общение почти в академическом формате: его фильм, подобно лекции, продолжается 90 минут и называется «Книга образа». Книга разделена на части, но из их названий трудно сложить стройное оглавление: «Образы и слова», «Земля», «Освобождение», «Мораль и археология», «Счастливая Аравия». Видеоряд начинается с жеста. Рука с поднятым вверх указательным пальцем — это и менторский знак привлечения внимания, и символическое обозначение темы искусства, поскольку само слово «искусство» (art, ars, Kunst) в разных европейских языках этимологически связано со словом «рука». «Всего пять — чувств, континентов. Пять пальцев — это рука. Нам нужно научиться думать руками», — произносит за кадром хрипловатый голос автора. Нам всем нужно научиться искусству. То, что происходит на экране дальше, может показаться случайным нагромождением кинокадров и репродукций, цитат, риторических вопросов и музыкальных произведений. Годар действует, как археолог, предъявляя зрителю осколки произведений прошлого, объединенные не ради создания стройного нарратива, а, скорее, подчиненные общей теме, заявленной в названии главы.

Такая стратегия напоминает знаменитый проект «Мнемозина» немецкого историка искусства Аби Варбурга. Как и Варбург, Годар отдает себе отчет в опасности, которую могут представлять собой даже застывшие образы: «В акте репрезентации всегда есть насилие, хотя сама репрезентация несет в себе спокойствие». Возможно, поэтому он тоже предпочитает не открытые образы-цитаты, а, подобно Варбургу, стремится очистить их от пафоса, работая с формой — цветом, темпом, ритмом, разбивая на пиксели и видоизменяя изображение почти до неузнаваемости. Но действует все же не как ботаник, собирающий гербарий, а, скорее, как алхимик, на лабораторном столе которого кадры хроники капитуляции Германии встречаются с «Волшебной лампой Аладдина» Бориса Рыцарева. Благодаря таким встречам Годар дает возможность зрителю освободить поток ассоциаций, предлагая думать и творить вместе с ним, размышлять о взаимоотношениях слова и образа, европейской культуры и арабского Востока, но не оставаясь в плену словесных стереотипов, а отстраняя — или остраняя — их с помощью не поддающегося слову изображения. Именно такой подход дает возможность отвлечься от привычного оформления событий в нашем сознании. «Факты, — комментирует Годар, — это то, что происходит, и то, что не происходит. Я заинтересован в том, что не происходит».

Ларс фон Триер, в фильме которого многие зрители с удовольствием узнали цитаты из классической живописи, также обращается к истории искусства и теме репрезентации как насилия. И хотя можно говорить о сходстве с выбранной Годаром темой, стратегии двух авторов принципиально различны. Триер словно испытывает зрителя на прочность, предлагая ему визуализированные словесные метафоры. «Дом, который построил Джек» — история серийного убийцы, и в аннотации фильма говорится об «искусстве убивать» (the art of killing). В роли «художника» выступает Мэтт Диллон, и к концу фильма не остается сомнений в том, что этот персонаж — альтер эго режиссера.

Уже десять лет назад в короткометражке «Профессии», сделанной для каннского сборника «У каждого свой кинотеатр», Ларс фон Триер сыграл самого себя — режиссера, который на вопрос: «А что вы делаете?» — отвечает: «Убиваю» (“I kill people”). Напомню, вопрос задает критик, хвастающий своим социальным статусом и материальным положением — и, увы, ничего не понимающий в искусстве. Но если обычно критик «уничтожает» режиссера, то здесь режиссер отвечает критику, нанося удар первым. В общем, Триер на самом деле способен «сразить» зрителя и буквально, или, если оставаться в рамках противопоставления слова и образа, наглядно, демонстрирует это в своем фильме-автографе. В «Доме, который построил Джек» автограф расширен до парадного автопортрета.

Жертвами художника в прямом и переносном смысле становятся его семья, назойливая дама, алчная старушка, а также старый приятель и подельник, полицейский и слишком привлекательная блондинка. Все это именно убийства, но совершаемые подробно, срежиссированные тщательно и продуманно с эстетической точки зрения. Это дает возможность наиболее увлеченным зрителям обнаружить цитаты из классических произведений жанра, от «Молчания ягнят» до «Декстера», а самому режиссеру проводить провокационные аналогии с созданием произведения искусства. The art of killing — словно в рифму с Годаром Триер возвращает тему рукотворности, рук, действующих в согласии с воображением. Искусство требует жертв, и Джек-режиссер убивает все вокруг, в том числе самое дорогое. Все это буквально ради создания того самого фильма, который мы смотрим. Все это тоже метафора, снова шокирующе, буквально, наглядно предъявленная зрителю в сценах «уборки» после очередного преступления, съемки на Polaroid или в документальных образах насилия, которые тиражируют массмедиа. В финале дом Джека будет построен не по образу готического собора, конструкцию которого Ларс фон Триер объясняет в формате научного доклада, и не как модернистская постройка. Его дом не оформление пространства, а пластика, скульптура — из тел, сложенных в виде беседки и напоминающих работы Джеффа Кунса и Маурицио Каттелана одновременно. И в центре дома — черная дыра, подобная отверстиям-обманкам Аниша Капура, только у Ларса фон Триера она оказывается настоящей.

Современное искусство — это лишь продолжение образной системы прошлого, работа с визуальным наследием, поэтому в ряду цитат фильма не только Тициан, Боттичелли и Иоганн Тишбейн, но и портреты тиранов, страшные документальные снимки узников концлагерей. Бухенвальд рифмуется с Гете, а сцены Данте и Вергилия в аду поставлены по мотивам хрестоматийной картины Бугро, но переосмысляются в духе композиций группы AES+F. Нет, Триер не Данте, он другой — из наследия прошлого режиссер выбирает для современного зрителя то, что привлекает, волнует и пугает его сейчас больше всего — насилие.

В «Меланхолии» режиссер также обращался к теме художника. Там его альтер эго представляла Кирстен Данст. Ее героиня Жюстин была воплощением творческой личности, резонирующей с Меланхолией, но в то же время единственной, кто способен перед лицом грозящей катастрофы спасти своих близких — если не от смерти, то от страха, — и эту миссию настоящего художника режиссер подарил своей героине, в финале, кстати, тоже построившей беседку-вигвам. Шесть лет назад ситуация, сложившаяся вокруг этого фильма на Каннском фестивале, показала взаимопроникновение искусства и жизни. Подобно Жюстин в фильме, режиссер в реальной жизни оказался в положении изгоя: фестиваль объявил его персоной нон грата за неосторожные высказывания. Но награждение Кирстен Данст призом за лучшую женскую роль символически компенсировало эту ситуацию. Теперь Ларс фон Триер вернулся в Канны. В своем новом фильме он, кажется, еще более беспощаден и к зрителю, и к себе как автору. И никакой фестивальный приз не сможет поправить ситуацию: фильм демонстрируется вне конкурса. Но остается надежда на продолжение, ведь «Ад» — это только начало «Божественной комедии».

Источник: theartnewspaper.ru