Александр Юликов: «Первые абстракции я написал в 14 лет»

Стоящий у истоков соц-арта и концептуализма художник рассказал TANR о простоте, которая порой бывает непонятна сегодняшнему зрителю, о роли музыки в своей жизни и об «интровертном искусстве»

Свою первую масштабную выставку в Московском музее современного искусства 74-летний художник обходит медленно, объясняя гостям смысл абстракций и размышляя о том, как выгоднее перевесить некоторые работы.

Как разрабатывалась структура экспозиции? Выставочную концепцию предложил куратор?

Это первая моя выставка такого масштаба: в 13 залах расположилось 95 картин. Изначально я привез сюда 200 работ. Куратору Андрею Ерофееву пришлось многое исключить. Например, мои самые первые абстракции, написанные в 14 лет. Нет последних работ, которые я бы хотел показать и не вижу возможности сделать это где-то еще. Кто даст десятиметровую стенку под шестиметровую работу?

Может, Мультимедиа Арт Музей?

Я давно знаком с Ольгой Львовной [Свибловой]. Лучшее из того, что они делали, — выставка Игоря Шелковcкого («Пространство перемен» в 2013 году. — TANR). Это мой друг, и прежде мы с ним выставлялись вместе. Мы близки по духу, но все-таки каждый художник оригинален. В направлении, в котором я продолжаю работать, на русской почве я не знаю никого. Например, Александр Косолапов придумал изобразительный язык рекламы, в основе которого — достижения русского авангарда. Вспомните его Христа с Лениным, ведущего за руки Микки-Мауса. Я же изобрел другую трактовку времени, создал новые формы и рельефы. Мой друг искусствовед Евгений Барабанов спросил, почему моя выставка называется «Постсупрематизм», я ведь не Суетин, не Клюн, не последователь Малевича. Мне тоже не нравится это название, и я, если бы мог, назвал бы ее просто «Абстракция».

Как вы относитесь к тому, что вас называют единственным русским минималистом?

Minimal art — понятие американское и слишком конкретное… Часто меня спрашивают, когда я впервые увидел минимализм. Это произошло 16 апреля 1989 года, но какая разница? Мои работы рождаются на другой глубине. Ни у Дональда Джадда, ни у Карла Андре, ни у Сола Левитта нет живописных картин. Да, это замечательные художники. Один делает металлические ящики, другой — низкие скульптуры. Я же использую традиционные живописные материалы, при этом демонстрируя свой, оригинальный взгляд.

Что вы видите на этой картине? Некоторые выдуманные структуры, которых не существует в мире. Здесь нет сцены, в отличие от классической живописи, обрамленной, как кулисой в театре. Мои пространства другие, и мои объекты находятся не в иллюзорном мире, они как бы выпадают к нам, в наше пространство. Если возвращаться к определениям, то я предпочитаю делить искусство на экстравертное и интровертное. В первом случае художник обращен к внешнему миру и произведения его возникают из столкновения тех форм, которые он видит, и его восприятия. Второй случай — про самовыражение. В него входит в том числе понятие абстрактного экспрессионизма, когда человек передает чувства и переживания, а не внешний мир. Это применимо и ко мне тоже.

В прерывистых цветовых линиях вы выражаете характерную для абстрактного экспрессионизма музыкальность или это нечто другое?

Сравнение моего творчества с музыкой абсолютно верно, ведь она абстрактное искусство, целиком созданное и выдуманное человеком. Всех этих звуков не существует в природе. Вы только подумайте: человек сам выдумал музыку, которая так нас волнует!

Музыка проходит через всю мою творческую судьбу. Мне было пять лет, когда мы с моей группой из детского садика выехали на летнюю дачу, где проводились музыкальные занятия. Я попросил музыкальную работницу сыграть «Турецкий марш» Моцарта и в какую-то секунду невпопад захлопал. Видимо, именно с этого момента можно вести отсчет возникновения моей собственной музыки.

Когда я был школьником в МСХШ (Московская средняя художественная школа, ныне Московский академический художественный лицей. — TANR) при Академии художеств СССР, я купил себе проигрыватель и стал коллекционировать пластинки. Так что, когда мы поженились с Натальей, выпускницей консерватории и музыкантом, пластинок у меня было даже больше, чем у нее.

За что вас исключили из Союза художников?

Художник Вадим Захаров в начале 1980-х сделал сборник интервью с неофициальными художниками. В 1986 году в СССР приезжали нью-йоркские галеристы, чтобы познакомиться с нашим искусством. КГБ обнаружило этот сборник у галеристки Филлис Кайнд, его выкрали у нее из номера в гостинице. Потом в газете «Советская культура» 5 июля 1986 года была напечатана на разворот разоблачительная статья «Рыбки в мутном пруду», там было много цитат из интервью со мной. Название статьи взяли из беседы с Юрием Альбертом, который говорил, что каждый художник, как рыба, плавает в своем пруду, а мне коммунисты-атеисты не простили фразу: «В этой Богом забытой стране тоже есть современное искусство». После публикации этой статьи меня выгнали из Союза художников и восстановили только осенью 1989 года.

Вашу мастерскую закрыли в 2015-м. Почему и чем все закончилось?

Десятого августа, вернувшись из Нью-Йорка, я увидел, что в моей мастерской срезаны замки и все опечатано. Здание, в котором я работал десятилетия, освобождалось для Федерального казначейства. Когда 50 лет твоей работы заперто, это страшно. Полное ощущение смерти.

Юрист Московского союза художников посоветовал обратиться сразу к Путину. Я написал ему письмо, добавив страницу объяснений о том, что такое культура, что такое искусство и что значит для художника его мастерская. Всего этого чиновник может попросту и не знать. Не потому, что злой, но это просто не входит в область его интересов. Через 31 день, 11 сентября, мне позвонили и спросили, когда я могу вернуться.

Как отличить хорошее искусство от плохого?

Создавая работу, художник должен понимать, что он делает. Его работа и через столетия должна захватывать. А если он не сознает этого, то это, как говорил Миша Рошаль, «ля-ля».

Вадим Захаров, Юрий Альберт, Андрей Филиппов, называющие себя моими учениками, создают объекты, которые мне не близки. В изобразительном искусстве должен быть яркий и простой визуальный объект, как, например, Венера Милосская или «Черный квадрат». У Пастернака есть строки из цикла «Волны» про простоту. Они прекрасно отражают мои мысли: «…Но мы пощажены не будем, Когда ее не утаим. Она всего нужнее людям, Но сложное понятней им».

Как вы относитесь к тому, что сейчас происходит в современном искусстве в России?

Изобразительное искусство в России попало в серую зону, неосмысленную и непонятную. Советская власть отрицала Кандинского, Малевича, Шагала, потому что считалось, что изобразительное искусство — пропаганда, которая должна быть понятна людям. Теперь же власти не знают, для чего искусство вообще нужно.

Оказалось, что театр трогать нельзя, потому что артистов зрители воспринимают как близких людей. Музыка — крайне элитарное искусство, но за это можно не волноваться, ведь большинство все равно предпочитает эстраду. А что делать с изобразительным искусством? Вся официальная группа советских соцреалистов просто провалилась. Я же их знаю, мы вместе учились. Они для меня не были врагами, но я для них был враг. Наш министр культуры думает, что может назначить систему координат: что такое хорошо и что такое плохо. Но на самом-то деле надо просто дать этому делу существовать. Выбирать должен народ, история.

Источник: theartnewspaper.ru